По просьбам трудящихся, моё стыдное дилетантское эссеПроцессы симуляции, которые Ж. Бодрийяр рассматривал на примере этнологии, стали особо заметны мне в рамках фольклористики после участия в международной школе-конференции молодых фольклористов. Зародившись в 19 веке из интереса образованных слоёв населения к народу, в котором они видели нечто чуждое, что необходимо осмыслить, сегодня фольклористика утрачивает свой предмет, всё больше уходя в область далёких от народного сознания нарративов и формул, часто связанных с политикой. С одной стороны, всё ещё существует традиционный фольклор, который требует осмысления, но который с трудом поддаётся теоретическим обобщениям в рамках современного общества. С другой стороны, множатся написанные по идеологическим заказам исследования привязанных к истории нарративов, городских (уже даже не легенд!), а лозунгов, мелких выражений и пр. В России это масштабно не присутствует, но европейские фольклористы пишут массу работ об этике сбора материала, совершенно уходя от предмета своей науки. Таким образом, происходит подмена истинного предмета науки на изучение исключительно формальных вопросов (я не говорю об отходе фольклористики от филологии и преобразовании её в междисциплинарную область, объединяющую историю, филологию и этнографию, поскольку это закономерно исходит из даже первоначальных целей её создания).
Другая смежная проблема лежит в области самого фольклора. Когда традиционный фольклор попадает в пространство города, осваивается так называемым "фольклорным движением", народными хорами, поётся со сцены, он перестаёт быть собственно фольклором, истинным народным искусством. Учитывая же, что собственно народное творчество (те его формы, которые популяризируются ансамблями – пение, танцы, костюм) постепенно исчезает, эти фольклорные движения, репрезентирующие себя как нечто родное и настоящее (чем они не могут быть, поскольку фольклор – система, в значительной степени ритуализированная, наполненная дополнительными, часто сакральными, смыслами), становятся чистыми пустыми симулякрами, взросшими на "могиле" истинного фольклора.
Другая проблема, связанная с симуляциями, является умножение мнимой реальности, несуществующего. Массовая культура, кинематограф и телевидение, которые Бодрийяр рассматривал как создание идеального, а потому ненастоящего (кино) и некоего Молоха, в жертву которому приносятся такие же формально идеальные, но всё же человеческие жизни, сегодня по прежнему выполняют эти же функции, однако, с появлением интернета, а затем социальных сетей различного вида (от Твиттера до Тамблера) умножение идеального несуществующего приобретает новые оттенки. Самым ярким примером здесь может служить система так называемых фандомов (объединений фанатов какого-либо фильма, сериала, музыкальной группы). Минимум информации, которые поклонники чего-либо получают из официальных выходов какой-либо продукции массовой культуры, моментально перерабатывается, наращивает вокруг себя теории альтернативного развития сюжета, разные формы фанатского "искусства" на основе, мемы и.т.д., многократно превосходящие по объёму первоначальные тексты (в максимально широком смысле этого слова), которые уже создавались как нечто повторяемое и повторяющее. В большинстве случаев, фандомы похожи один на другой, их "продукция" однообразна, строится по одинаковым схемам вне зависимости от того, принадлежат ли они к поклонникам научно-фантастических сериалов или азиатских поп-групп. Этот процесс настолько интенсивно протекает, что начинает включать в себя и произведения культуры немассовой: создаются фандомы немого кино, классической литературы (существует фанфикшн о взаимоотношениях русских писателей 19-го века). Почти по такому же принципу происходит и формализация различных профессий и специализаций (причём часто тех, которые должны были бы охранять культуру прошлого) – филологов, историков, философов, академических музыкантов. Постмодернизм, отрицающий господствующие ранее нормы, уравнивающий все аксиологические установки, приводит к уравниванию и всех видов культуры, в конце концов, добровольной отдаче представителями гуманитарных фундаментальных наук своей функции хранителей культуры человечества на откуп множащимся копиям, теряющим смыслы, переворачивающим всё наизнанку (как в смеховой культуре, где, как пелось в популярной песне "выше голов находится зад"). Наконец, вышеописанное многократное однообразное извращение и умножение первоначальных замыслов, своего рода реальностей, которые реальностями не являлись с самого начала, смыкается с проблемой искажения предмета фольклористики, с которого мы начинали. Именно эти массовые мемы и слоганы становятся во многих работах на место традиционных форм культуры.
Смежные явления симуляции наблюдаются и в массовой пропаганде жестокости и насилия, которая предстаёт в виде жестоких фильмов, криминальных сериалах, интернете, литературе и даже на театральной сцене. Бодрийяр видел в этом превращение истинной смерти и страданий в симулякр истории (если речь шла о демонстрации в современных фильмах и СМИ исторических фактов, например, Холокоста) или технизацию тела человека, ассоциацию его с машиной, а потому восприятия его как чего-то чуждого, не принадлежащего живому человеку. Здесь, мне кажется, возникает ещё одна очевидная причина популярности жестокости в современном обществе, которая была ещё не так распространена на момент написания книги. Дети с раннего возраста начинают играть в видео-/компьютерные игры, которые подразумевают некоторое количество возможных жизней (если убьют) и необходимость убивать почти каждого встречного. Часто у таких игр хорошая графика, более того, сегодняшние технологии позволяют уже не просто нажимать на кнопки джойстика, но и стрелять в естественной для этого действия позе. Всё это, помимо создания копии реальности, погружение в которую также опасно для жизни в реальности настоящей, способствует процессам обесценивания жизни, допускает мысли о том, что всё можно изменить, пройти уровень ещё раз, что за убийство может не быть наказания, что деструкция как таковая является нормой жизни. Поэтому возникают даже детские игры, в которых нужно испечь живого хомяка в микроволновой печи или снести голову кролику.
Сама по себе проблема обесценивания жизни не является очень современной. В древности, когда шли разрушительные войны, пока люди не приспособились к природе, смертность была довольно высока среди не настолько большого количества населения. Позже в Японии развилось мировоззрение, допускающее смерть не как нечто враждебное, а как абсолютно естественный процесс, который менее страшен, чем потеря чести. Обесценивание жизни (или смерти) было распространено и в европейской культуре, но только в определённые периоды под влиянием культурных факторов (например, после выхода "Страданий юного Вертера" Гёте или в период развития декадентства), но не было самоцелью, как у японских самураев. Сегодня, хоть большинство людей всё-таки держится за жизнь, не поддаваясь истерическим призывам, но интернет наводняют, хоть часто и шуточные, но приглашения к убийству, суициду, насилию; перестают быть аномальными сообщения о массовых ритуальных самоубийствах. Здесь же встаёт проблема перенаселения Земли, которая также способствует снижению суммарной жизни одного человека. Если раньше он составлял маленький, но чуть больший процент среди всего населения, то сейчас эта цифра абсолютно ничтожна. Я говорю о цифрах, потому что математика и информатика стали значить в нашей жизни всё больше. Психологически не так трудно предположить, что простая арифметика, возможно, решает сейчас то, жить нам или нет. Именно из математики пришёл термин матрица, который использовал Бодрийяр и который потом стал названием фильма о превращённом всего лишь в энергию для машин человечестве.
Ж. Бодрийяр говорил в своей книге о том, что человечество приносится в жертву глобальным процессам симуляции. Он иллюстрировал это, как мы уже сказали, телевидением и массовой культурой. Такие явления как терроризм и ядерную угрозу он квалифицировал также как великую симуляцию, позволяющую держать людей в постоянном страхе и потому являющую собой универсальное средство контроля. Но если посмотреть на эти "механизмы контроля" с другой точки, также освещённой философом, - с точки зрения "жертвоприношения", то становится очевидным, что и они, эти главные на сегодняшний день фикции, в первую очередь требуют для себя человеческих жертв ради продолжения осуществления этой функции контроля. Но эти прорывы в реальность (настоящие теракты с сотнями и тысячами по-настоящему убитых людей) не становятся от пролитой крови менее подверженным симуляции: мы не можем с уверенностью сказать, кто совершает эти преступления – действительно террористы или те, кто выступает против террористов. Степень недоверия к СМИ, которые Бодрийяр считает самым активным двигателем симулякров в реальность, сегодня возросла до предела, но проблема в том, что количество СМИ также возросло. И поэтому абсолютно невозможно определить, кто говорит правду, а кто лжёт.
Современность создаёт вокруг человека множество двойников – аккаунты в социальных сетях, электронные двойники и т.д. Эти образования подчас заменяют человеку жизнь в реальности, он привыкает к существованию в сети, забывая, что вне этого тоже есть жизнь. Поэтому, если вовремя не очнуться от соблазна интернетом, где всегда можно скрыться за ником, аватаром и прочими опциями, то в конечном итоге такая увлечённость приведёт к тому, что жизнь в интернете станет абсолютно иной, даже более богатой, чем жизнь реальное. Это и являет собой абсолютный симулякр – копию человеческой жизни, у которой нет оригинала. Ещё страшнее картина становится в тех случаях, когда человек умирает, но остаётся его страница. Это мёртвое пространство, в которое продолжают приходить письма, вестись односторонние разговоры, которое как бы заменяет человека, но является увечным и отторгающим. Возможно, скоро первые из серверов, на которых хранится информация о социальных сетях, будут представлять собой кладбища с редкими зонами "живых" страниц. Электронные двойники человека как бы заменяют его самого (живого и мёртвого), убивают его живую сущность. В большинстве мировых культур двойник был отрицательным персонажем, пародией на культурных героев, дьявол был "обезьяной Бога". В поздней литературе также двойник становился враждебным человеку: человек в сером костюме для Петера Шлемиля, Тень для учёного в "Тени" Е. Шварца, Чёрный человек у А.С. Пушкина и С.А. Есенина. Сейчас двойничество не демонизировано, но это не делает его менее опасным.
Когда Клод Фролло в романе В. Гюго "Собор Парижской Богоматери" говорил: "Это убьёт то", имея в виду литературу и архитектуру соответственно, он не предполагал, что литературу тоже вскоре (всё-таки 600 лет – не так много для человечества) убьёт медиа (в широком смысле этого слова). После 19-го века, развиваясь от реализма к постмодернизму, литература перестала быть действительным текстом, появились не похожие на предыдущие формы творчества, использующие в основном мультимедийные возможности, – сетература и кибература, которые по сути являются (особенно последняя) накоплением слов, фраз, подразумевающих наличие множества смыслов в зависимости от читателя. Но это уже не является литературой в полном смысле этого слова. Литература в своём чистом виде подразумевает наличие самостоятельных смыслов, которые, конечно, могут преображаться в голове каждого конкретного человека, но они должны быть и они должны читаться. Современная литература тонет в бессмысленных нарративах, которые напрасно упоминают имена великих писателей прошлого, названия их произведений, но за этими упоминаниями не стоит ничего. Они не предлагают новых интерпретаций, они становятся симулякрами литературы, большими, чем, например, роман И. Кальвино "Если однажды ночью путник", состоящий из 10 глав несуществующих романов, поскольку роман Кальвино был сознательной игрой на пике популярности постмодернизма и всё-таки содержал объективные смыслы, тогда как кибература заявляет об их наличие, но не содержит, прикрываясь цитатами из Шекспира и Пушкина, ценными сами по себе, но теряющими смысл при неумелом соединении.
Подводя итог сказанному, приведу цитату из Иосифа Бродского, который был обеспокоен, в частности, возрастанием численности человечества и писал в 1994-м году в стихотворении "В следующий век":
Помни, что люди съезжают с квартиры только когда возник
повод: квартплата подпрыгнула, подпали под сокращение;
просто будущему требуется помещение
без них.